графоманское

[s-steel]

Выложу тут немного из своих писулек.
В общем, в Красноярске в ноябре будет ПРИ "Tabula Rasa". По сюжету 1939 год, Чехия, оккупированная нацистами, место действия - дурдом. То есть психбольница.
Мистика, трэш, давление на психику.
В общем, эти ребята объявили литературный конкурс, призом на котором является снижение взноса вдвое. И, как вы понимаете, я не могла не причаститься.
Предупреждение: историчности в этом нет ни на грош, все происходящее - художественный вымысел от начала и до конца. Ну да оно и так ясно.

Название: Двуликий Янус
Фэндом: ориджинал
Рейтинг: PG-13
Жанр: джен, ангст, мистика
Герои: врач и пациентка, персонал больницы фоном

Узреть лики

I. Лик молодости.
Майским утром тысяча девятьсот тридцать девятого года в приюте святых Воцлава и Агнессы Теплецких было невероятно тихо.
Тишина разливалась по коридорам, нарушаемая лишь тиканьем часов – тик-так, словно бы говорили они, тик-так, наслаждайтесь минутами отдыха, доктора, наслаждайтесь секундами покоя, пациенты, тик-так, скоро все изменится.
Тик-так, мысленно повторила Урсула Майер, выпрямившись в кресле и с удовольствием хрустнув плечами. Ее рабочий стол был буквально завален бумагами – историями болезни, письмами, свежей корреспонденцией, и все это надлежало привести в порядок, чем доктор Майер и занималась до недавнего времени.
Урсула смахнула с рукава темно-зеленого вельветового платья несуществующую пылинку и потянулась к ящику стола, привычным жестом доставая оттуда пачку сигарет. Чиркнув зажигалкой, она сделала глубокую затяжку, выпуская из легких едкий дым. Запах табака поплыл по помещению, смешиваясь с запахом цветущей сирени, свежей зелени и сырости, просачивающимся из раскрытого окна.
Небо наливалось свинцом – надвигалась майская гроза.
-Доброе утро, пани, - в кабинет заглянула Анешка, сестра милосердия, по обыкновению облаченная в белоснежный накрахмаленный халатик и такой же чепец. – Через десять минут пора утреннего обхода, вы просили заглянуть и напомнить.
-Да, Анешка, спасибо. – врач затянулась сигаретой в последний раз, затушив окурок в фарфоровой пепельнице, ныне наполовину скрытой под бумажной лавиной, и встала с места, поводя затекшими плечами. – Хорошо ли прошла ночь?
-На удивление спокойно, пани доктор, - сестра расплылась в улыбке, и Урсула в который раз спросила себя: что эта девушка, с ее золотыми косами толщиной в руку, голубыми глазами и фарфоровыми щечками, делает здесь, в доме скорби, в этом небесами забытом месте?
-Хорошо. Через десять минут начинаю обход. Можешь быть свободна, - услужливость медсестры, казалось, не знала границ. Доктор Майер, пусть и работала в лечебнице недолго – всего пару месяцев, - не могла припомнить ни одного момента, когда Анешка была бы грустной или утомленной. Всегда улыбчива, весела и приветлива, всегда готова выслушать и помочь, всегда идеальна.
Вообще эта больница была чересчур идеальна. Безупречно чистые палаты, безукоризненно вежливые медсестры, бесконечно дружелюбные и корректные коллеги – последнее было тем более странно, что Урсула, помимо того, что была женщиной-врачом, была еще и немкой. И это настораживало. Создавалось ощущение, что это место не принадлежит своему времени, и словно бы ему неподвластно. Не устает, не стареет, не умирает. И о ходе времени здесь напоминает только тиканье часов.
Тик-так.
Уже подходя к двери, врач по привычке бросила короткий взгляд через плечо на старинное зеркало в бронзовой раме, стоящее напротив ее рабочего стола. Мутное, покрытое благородной патиной стекло отразило высокую и худую женщину лет тридцати с короткими, уложенными «под фокстрот» темными волосами, сжимающую в пальцах папку с бумагами и неврологический молоточек.
На секунду Урсуле показалось, что на лице ее отражения промелькнула злая ухмылка, но стоило солнцу снова на секунду выглянуть из-за лохматых туч, как наваждение рассеялось. Доктор слегка поежилась и отвернулась, мысленно сделав пометку – пропить курс успокоительных. Нагрузка в последнее время становилась невыносимой, и заполучить невроз из-за работы совсем не входило в планы женщины.
Засов двери кабинета негромко лязгнул.

II. Лик старости.
Обход был необходимой рутиной, скучной, но необходимой. Доктор Майер уже по инерции разговаривала с пациентами - с теми из них, кто еще был способен говорить, проверяла рефлексы, назначала электросудорожную терапию, ванны, препараты...
И все это утомляло ее до чертиков, как утомляет любая надоевшая и вошедшая в привычку работа.
В перерыве врач устроилась в ординаторской, прихлебывая из большой кружки горячий кофе и невидящим взором уставившись в газету. Недовольство все сильнее грызло ее изнутри.
«Ну что? К этому ли ты стремилась, когда всеми правдами и неправдами поступала в медицинский университет? К этому ли ты стремилась, когда ценой бессонных ночей и загубленных нервов пыталась доказать всем – себе, профессорам, семье, - что женщина может быть врачом наравне с мужчинами? К этому ты стремилась – кефир, клистир, пожалуйте ванну, пан Вишневецкий, не желаете ли лейкотомию, последнее слово в медицине, пани Чернинова?» - внутренний голос насмехался и зубоскалил. – «Ты не врач, а уличная торговка, Урсула. Там тебе место».
-Я тебе не торговка! – кружка со стуком опустилась на столешницу из мореного дуба.
-Фройляйн Майер? – голос главврача прозвучал громом среди ясного неба. – Я не называл вас так. О чем вы?
-Простите, пан Новак, - Урсула аккуратно сложила газету вчетверо. – Я... задумалась. Нервы слегка сдают.
-Понимаю, - Новак грузно опустился в кресло напротив. – Лучшим лекарством от подобного является разнообразие в работе. К нам поступила новая пациентка – иди, принимай. Чрезвычайно интересный клинический случай. – голубые глаза главврача безмятежно смотрели из-за очков-половинок.

Пациентка оказалась и вправду... необычной. Женщина средних лет, совершенно седая, отличающаяся поразительной худобой, еле стояла на ногах. Ее за плечо придерживал молодой военный в форме без знаков различия. Все, чего от него удалось добиться – «распишитесь», «получите», «честь имею». Едва необходимые документы были подписаны, как он спешно удалился, хлопнув дверью приемного покоя. Урсула вздрогнула – от движения двери по зале прошелся холод, как если бы снаружи была зима, но за окном все так же стояла стена майского ливня.
Гостья безучастно смотрела в пространство, словно не осознавая, где находится. Она безропотно позволила усадить себя на кушетку, спокойно выпила предложенный Анешкой стакан воды и, наконец, кивнула головой подошедшей к ней врачу. Взгляд выцветших светло-карих глаз постепенно становился осмысленным.
-Доброго дня, пани. Меня зовут Урсула Майер, я ваш лечащий врач. Добро пожаловать, - Урсула присела на ту же самую кушетку, вооружившись блокнотом и пером. – Я бы хотела с вами немного побеседовать, прежде, чем вас отправят в палату. Вы не против?
-Нет, - голос пациентки звучал безжизненно и надтреснуто.
-Как вас зовут, пани?
-Я не помню своего имени, - женщина с трудом сфокусировала взгляд на собеседнице и резко изменилась в лице. – Как, вы говорите, ваше имя, доктор? – говорила она с едва уловимым
акцентом, в котором врачу явственно слышалось нечто знакомое.
-Урсула Майер.
Дребезжащий смех, исторгаемый горлом душевнобольной, дробно раскатился по помещению. Это не был смех, вызванный весельем, о нет – психиатр в своей практике видела такое много раз. Это был истерический хохот безумца.
-Не тебе меня лечить, девочка! – сумасшедшая подвывала и визжала. Когда подбежавшая сестра попыталась надеть на нее смирительную рубашку, девушка была опрокинута наземь одним движением костлявой руки. – И у меня есть для тебя совет, девочка, о да, у меня есть для тебя совет, фройляйн Майер, meine kleine Schwester! (1) Не открывай его, как бы тебе не надоела рутина, слышишь? Не открывай, иначе они придут за тобой! Красная угроза будет преследовать тебя до конца твоей жизни, и ты станешь такой же, как я! Смотри в глаза своему будущему, девчонка!.. – фраза оборвалась на середине, поскольку подоспевшие санитары действовали очень ловко и слаженно. Борьба была недолгой, но жаркой, и в ходе нее никто, кроме Урсулы, не заметил и не поднял выпавшую из складок черного платья старухи официального вида книжечку. Закончив вписывать в лист истории болезни первичный диагноз – «параноидная шизофрения, синдром Капгра, бред преследования» – доктор Майер вышла из приемного покоя, прислонилась к стене, переводя дух, и аккуратно положила черное удостоверение с эмблемой Рейха на обложке в карман халата.
Бумажной волокитой с установлением личности пациентки можно было заняться и вечером, а пока лучшим решением было бы переключиться на остальных пациентов, чтобы вытеснить из памяти узнавание, горящее в выцветших глазах сумасшедшей старой женщины.
«Да, пан Новак, вы правы. Разнообразие, действительно, лучшее лекарство. По крайней мере, думаю я уже совершенно о другом».

III. Эпилог. Dies diem docet (2).
Дождь закончился как раз тогда, когда измученная, измотавшаяся за день Урсула вернулась в свой кабинет, и в настежь распахнутое окно дул прохладный вечерний ветер, пахнущий озоном. Он уже успел разметать бумаги, оставленные врачом с утра, по всему кабинету, и теперь на столе лежало всего одно письмо.
Официального вида конверт не предвещал ничего хорошего. На лицевой его стороне значились только рабочий адрес и имя получателя, написанные по-немецки. Внутри – листок бумаги, текст на котором начинался со слов «Командование Вооруженных Сил Германии...».
Урсула развернула похрустывающую бумагу, чувствуя, как начинают холодеть кончики пальцев.
«Отличное завершение дня, не правда ли, дорогая?»
После того, как доктор прочла письмо целиком, она некоторое время сидела неподвижно и прямо. После чего достала из второго ящика стола плоскую фляжку, приложилась к ней, сделав большой глоток, и достала из кармана давешнее удостоверение.
«Выдано 8 августа 1942 года. Пропуск... старшая сотрудница по особым поручениям... медицинская служба... Майер, Урсула». Подпись, печать.
Строчки плыли перед глазами, перемешивались в какую-то неудобоваримую вязь, и неясно – шнапс ли был тому виной или что-то еще. Боль от щипка, впрочем, была вполне реальной, и удостоверение – тоже. Выданное летом еще не наступившего года.
В памяти всплыл образ странной пациентки. Седые волосы, короткая стрижка, худое лицо, скулы, грозящиеся прорвать кожу, шрам на подбородке – битая бутылка, упала в детстве, подумала Урсула, химический ожог на правой руке – в университете разлили кислоту... Понимание начинало противно стучать в висках.
Психиатр глянула в зеркало и застыла.
В зеркале отражался не кабинет – больничная палата. В раскрытое окно задувал зимний ветер, и на подоконнике уже образовался приличный сугроб. Дата календаря на прикроватной тумбочке была видна особо отчетливо – 22.11.1955.
На кровати, скрестив ноги, сидела пожилая женщина в больничной пижаме, высокая и худая, с остриженными «под фокстрот» седыми волосами и темными глазами. Она читала старое письмо, но в момент, когда врач посмотрела в зеркало, словно бы почувствовала на себе чужой взгляд, подняла голову и улыбнулась. Той самой, врачебной, «дежурной» улыбкой, которую это зеркало видело каждое утро в исполнении хозяйки кабинета.

И тогда Урсула Майер закричала.


(1) – моя маленькая сестра (нем.)
(2) – день учит день (лат.)